Неточные совпадения
«Скучаешь, видно, дяденька?»
— Нет, тут статья особая,
Не скука тут —
война!
И сам, и
люди вечером
Уйдут, а к Федосеичу
В каморку враг: поборемся!
Борюсь я десять лет.
Как выпьешь рюмку лишнюю,
Махорки как накуришься,
Как эта печь накалится
Да свечка нагорит —
Так тут устой… —
Я вспомнила
Про богатырство дедово:
«Ты, дядюшка, — сказала я, —
Должно быть, богатырь».
Тогда все члены заволновались, зашумели и, пригласив смотрителя народного училища, предложили ему вопрос: бывали ли в истории примеры, чтобы
люди распоряжались, вели
войны и заключали трактаты, имея на плечах порожний сосуд?
— Все занимается хозяйством. Вот именно в затоне, — сказал Катавасов. — А нам в городе, кроме Сербской
войны, ничего не видно. Ну, как мой приятель относится? Верно, что-нибудь не как
люди?
В среде
людей, к которым принадлежал Сергей Иванович, в это время ни о чем другом не говорили и не писали, как о Славянском вопросе и Сербской
войне. Всё то, что делает обыкновенно праздная толпа, убивая время, делалось теперь в пользу Славян. Балы, концерты, обеды, спичи, дамские наряды, пиво, трактиры — всё свидетельствовало о сочувствии к Славянам.
— Но князь говорит не о помощи, — сказал Левин, заступаясь за тестя, — а об
войне. Князь говорит, что частные
люди не могут принимать участия в
войне без разрешения правительства.
Представь себе, что ты бы шел по улице и увидал бы, что пьяные бьют женщину или ребенка; я думаю, ты не стал бы спрашивать, объявлена или не объявлена
война этому
человеку, а ты бы бросился на него защитил бы обижаемого.
— Никто не объявлял
войны, а
люди сочувствуют страданиям ближних и желают помочь им, — сказал Сергей Иванович.
Он не мог согласиться с этим, потому что и не видел выражения этих мыслей в народе, в среде которого он жил, и не находил этих мыслей в себе (а он не мог себя ничем другим считать, как одним из
людей, составляющих русский народ), а главное потому, что он вместе с народом не знал, не мог знать того, в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому
человеку, и потому не мог желать
войны и проповедывать для каких бы то ни было общих целей.
— Да моя теория та:
война, с одной стороны, есть такое животное, жестокое и ужасное дело, что ни один
человек, не говорю уже христианин, не может лично взять на свою ответственность начало
войны, а может только правительство, которое призвано к этому и приводится к
войне неизбежно. С другой стороны, и по науке и по здравому смыслу, в государственных делах, в особенности в деле воины, граждане отрекаются от своей личной воли.
— Как не можно? Как же ты говоришь: не имеем права? Вот у меня два сына, оба молодые
люди. Еще ни разу ни тот, ни другой не был на
войне, а ты говоришь — не имеем права; а ты говоришь — не нужно идти запорожцам.
— Вот в рассуждении того теперь идет речь, панове добродийство, — да вы, может быть, и сами лучше это знаете, — что многие запорожцы позадолжались в шинки жидам и своим братьям столько, что ни один черт теперь и веры неймет. Потом опять в рассуждении того пойдет речь, что есть много таких хлопцев, которые еще и в глаза не видали, что такое
война, тогда как молодому
человеку, — и сами знаете, панове, — без
войны не можно пробыть. Какой и запорожец из него, если он еще ни разу не бил бусурмена?
Говорят вон, в Севастополе, сейчас после Альмы, [После поражения русской армии в сражении на реке Альме 8 сентября 1854 г. во время Крымской
войны (1853–1856).] умные-то
люди уж как боялись, что вот-вот атакует неприятель открытою силой и сразу возьмет Севастополь; а как увидели, что неприятель правильную осаду предпочел и первую параллель открывает, так куды, говорят, обрадовались и успокоились умные-то люди-с: по крайности на два месяца, значит, дело затянулось, потому когда-то правильной-то осадой возьмут!
Так же, как Харламов, он «пораженец», враг
войны,
человек равнодушный к судьбе своего отечества, а судьба эта решается на фронтах.
Крупными скоплениями мелких
людей командовали, брезгливо гримасничая, истерически вскрикивая, офицера, побывавшие на
войне, полубольные, должно быть, раненые, контуженые…
Знакомый помощник частного пристава жаловался мне: «
Война только что началась, а уж говорят о воровстве: сейчас задержали
человека, который уверял публику, что ломают дом с разрешения начальства за то, что хозяин дома, интендант, сорок тысяч солдатских сапог украл и немцам продал».
Действия этой женщины не интересовали его, ее похвалы Харламову не возбуждали ревности. Он был озабочен решением вопроса: какие перспективы и пути открывает пред ним
война? Она поставила под ружье такое количество
людей, что, конечно, продлится недолго, — не хватит средств воевать года. Разумеется, Антанта победит австро-германцев. Россия получит выход в Средиземное море, укрепится на Балканах. Все это — так, а — что выиграет он? Твердо, насколько мог, он решил: поставить себя на видное место. Давно пора.
— Для меня лично корень вопроса этого, смысл его лежит в противоречии интернационализма и национализма. Вы знаете, что немецкая социал-демократия своим вотумом о кредитах на
войну скомпрометировала интернациональный социализм, что Вандервельде усилил эту компрометацию и что еще раньше поведение таких социалистов, как Вивиани, Мильеран, Бриан э цетера, тоже обнаружили, как бессильна и как, в то же время, печально гибка этика социалистов. Не выяснено: эта гибкость — свойство
людей или учения?
— Я-то? Я — в
людей верю. Не вообще в
людей, а вот в таких, как этот Кантонистов. Я, изредка, встречаю большевиков. Они, брат, не шутят! Волнуются рабочие, есть уже стачки с лозунгами против
войны, на Дону — шахтеры дрались с полицией, мужичок устал воевать, дезертирство растет, — большевикам есть с кем разговаривать.
— Не угодные мы богу
люди, — тяжко вздохнул Денисов. — Ты — на гору, а черт — за ногу. Понять невозможно, к чему эта
война затеяна?
Если в Москве губернатор Дубасов приказывает «истреблять бунтовщиков силою оружия, потому что судить тысячи
людей невозможно», если в Петербурге Трепов командует «холостых залпов не давать, патронов не жалеть» — это значит, что правительство объявило
войну народу.
— Д-да, живут
люди, — сипло вздохнул Безбедов. — А у нас вот то —
война, то — революция.
Ему казалось, что
люди становятся все более мелкими, ничтожными,
война подавила, расплющила их.
Самгин наблюдал шумную возню
людей и думал, что для них существуют школы, церкви, больницы, работают учителя, священники, врачи. Изменяются к лучшему эти
люди? Нет. Они такие же, какими были за двадцать, тридцать лег до этого года. Целый угол пекарни до потолка загроможден сундучками с инструментом плотников. Для них делают топоры, пилы, шерхебели, долота. Телеги, сельскохозяйственные машины, посуду, одежду. Варят стекло. В конце концов, ведь и
войны имеют целью дать этим
людям землю и работу.
— В общем настроение добродушное, хотя
люди голодны, но дышат легко, охотно смеются, мрачных ликов не видно, преобладают деловитые. Вообще начали… круто. Ораторы везде убеждают, что «отечество в опасности», «сила — в единении» — и даже покрикивают «долой царя!» Солдаты — раненые — выступают, говорят против
войны, и весьма зажигательно. Весьма.
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских
войн в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а
люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
— Нам все едино-с! И позвольте сказать, что никакой крестьянской
войны в Германии не было-с, да и быть не может, немцы —
люди вышколенные, мы их — знаем-с, а
войну эту вы сами придумали для смятения умов, чтоб застращать нас,
людей некнижных-с…
«Что меня смутило? — размышлял он. — Почему я не сказал мальчишке того, что должен был сказать? Он, конечно, научен и подослан пораженцами, большевиками. Возможно, что им руководит и чувство личное — месть за его мать. Проводится в жизнь лозунг Циммервальда: превратить
войну с внешним врагом в гражданскую
войну, внутри страны. Это значит: предать страну, разрушить ее… Конечно так. Мальчишка, полуребенок — ничтожество. Но дело не в
человеке, а в слове. Что должен делать я и что могу делать?»
— Нет, уже это, что же уж! — быстро и пронзительно закричал рябой. — Помилуйте, — зачем же дразнить
людей — и беспокоить? И — все неверно, потому что — не может быть этого! Для
войны требуются ружья-с, а в деревне ружей — нет-с!
— Несколько непонятна политика нам, простецам. Как это:
война расходы усиливает, а — доход сократили? И вообще, знаете, без вина — не та работа! Бывало, чуть
люди устанут, посулишь им ведерко, они снова оживут. Ведь — победим, все убытки взыщем. Только бы скорее! Ударить разок, другой, да и потребовать: возместите протори-убытки, а то — еще раз стукнем.
— Куда вы? Подождите, здесь ужинают, и очень вкусно. Холодный ужин и весьма неплохое вино. Хозяева этой старой посуды, — показал он широким жестом на пестрое украшение стен, —
люди добрые и широких взглядов. Им безразлично, кто у них ест и что говорит, они достаточно богаты для того, чтоб участвовать в истории;
войну они понимают как основной смысл истории, как фабрикацию героев и вообще как нечто очень украшающее жизнь.
—
Война уничтожает сословные различия, — говорил он. —
Люди недостаточно умны и героичны для того, чтобы мирно жить, но пред лицом врага должно вспыхнуть чувство дружбы, братства, сознание необходимости единства в игре с судьбой и для победы над нею.
— Домовладелец здешний, сын советника губернского правления, уважаемого
человека. Семью отправил на Волгу, дом выгодно сдал военному ведомству. Из
войны жив не вылезет — порок сердца нажил.
— Да — нет, я — серьезно! Я ведь знаю твои… вкусы. Если б моя воля, я бы специально для тебя устроил целую серию катастроф,
войну, землетрясение, глад, мор, потоп — помогай
людям, Тося!
Было скучно, и чувствовалось, что у этих
людей что-то не ладится, все они недовольны чем-то или кем-то, Самгин решил показать себя и заговорил, что о социальной
войне думают и что есть
люди, для которых она — решенное дело.
— Нигде, я думаю,
человек не чувствует себя так одиноко, как здесь, — торопливо говорила женщина. — Ах, Клим, до чего это мучительное чувство — одиночество! Революция страшно обострила и усилила в
людях сознание одиночества… И многие от этого стали зверями. Как это — которые грабят на
войне?.. После сражений?
— Потому что — авангард не побеждает, а погибает, как сказал Лютов? Наносит первый удар войскам врага и — погибает? Это — неверно. Во-первых — не всегда погибает, а лишь в случаях недостаточно умело подготовленной атаки, а во-вторых — удар-то все-таки наносит! Так вот, Самгин, мой вопрос: я не хочу гражданской
войны, но помогал и, кажется, буду помогать
людям, которые ее начинают. Тут у меня что-то неладно. Не согласен я с ними, не люблю, но, представь, — как будто уважаю и даже…
— Не моя, — ответил
человек, отдуваясь, и заговорил громко, словами, которые как бы усмехались: — Сотенку ухлопали, если не больше. Что же это значит, господа, а? Что же эта…
война с народонаселением означает?
Все это
люди, которые верят в необходимость социальной революции, проповедуют ее на фабриках, вызывают политические стачки, проповедуют в армии, мечтают о гражданской
войне.
Самгин поспешно двинулся дальше, думая: что, если
люди, так или иначе пострадавшие от
войны, увидят причину ее там, куда указывают большевики?
— Учите сеять разумное, доброе и делаете
войну, — кричал с лестницы молодой голос, и откуда-то из глубины дома через головы
людей на лестнице изливалось тягучее скорбное пение, напоминая вой деревенских женщин над умершим.
— До
войны — контрабандисты, а теперь — шпионы. Наша мягкотелость — вовсе еще не Христова любовь к
людям, — тревожно, поспешно и как-то масляно говорил лысоватый. — Ведь когда было сказано «несть ни эллина, ни иудея», так этим говорилось: все должны быть христианами…
— Немцы считаются самым ученым народом в мире. Изобретательные — ватерклозет выдумали. Христиане. И вот они объявили нам
войну. За что? Никто этого не знает. Мы, русские, воюем только для защиты
людей. У нас только Петр Первый воевал с христианами для расширения земли, но этот царь был врагом бога, и народ понимал его как антихриста. Наши цари всегда воевали с язычниками, с магометанами — татарами, турками…
А не кто другой, как Марк Волохов, этот пария, циник, ведущий бродячую, цыганскую жизнь, занимающий деньги, стреляющий в живых
людей, объявивший, как Карл Мор, по словам Райского,
войну обществу, живущий под присмотром полиции, словом, отверженец, «Варавва»!
— То и ладно, то и ладно: значит, приспособился к потребностям государства, вкус угадал, город успокоивает. Теперь
война, например, с врагами: все двери в отечестве на запор. Ни
человек не пройдет, ни птица не пролетит, ни амбре никакого не получишь, ни кургузого одеяния, ни марго, ни бургонь — заговейся! А в сем богоспасаемом граде источник мадеры не иссякнет у Ватрухина! Да здравствует Ватрухин! Пожалуйте, сударыня, Татьяна Марковна, ручку!
А все говорят на русского
человека: он беспечен, небрежен, живет на авось; чем «кафрская
война» лучше наших праздников?
Пересев на «Диану» и выбрав из команды «Паллады» надежных и опытных
людей, адмирал все-таки решил попытаться зайти в Японию и если не окончить, то закончить на время переговоры с тамошним правительством и условиться о возобновлении их по окончании
войны, которая уже началась, о чем получены были наконец известия.
И потому он считал преступлением уничтожать живое: был против
войны, казней и всякого убийства не только
людей, но и животных.
В особенности развращающе действует на военных такая жизнь потому, что если невоенный
человек ведет такую жизнь, он в глубине души не может не стыдиться такой жизни. Военные же
люди считают, что это так должно быть, хвалятся, гордятся такою жизнью, особенно в военное время, как это было с Нехлюдовым, поступившим в военную службу после объявления
войны Турции. «Мы готовы жертвовать жизнью на
войне, и потому такая беззаботная, веселая жизнь не только простительна, но и необходима для нас. Мы и ведем ее».
Наиболее положительные черты русского
человека, обнаружившиеся в революции и
войне, необыкновенная жертвенность, выносливость к страданию, дух коммюнотарности — есть черты христианские, выработанные христианством в русском народе, т. е. прошлым.
И даже в эту страшную
войну, когда русское государство в опасности, нелегко русского
человека довести до сознания этой опасности, пробудить в нем чувство ответственности за судьбу родины, вызвать напряжение энергии.